1
Сидим мы, значит, в окопе. Нет, я же там вроде один был. Да, точно! Стою я один в лесу и вижу — идет турецкий отряд. Человек пятьдесят или сто. Точно, их было сто. Я им крикнул — эй, бараны! Они, естественно, оглянулись, и я шмальнул по ним из гранатомёта. Половина сразу умерли, остальных я перестрелял из автомата. Потом я подошёл, добил раненых штыком, а чуть живых офицеров взял в плен.
Вот так сражались за Родину великие герои соцсетей и пафосных застолий. Нам бы хоть парочку таких Рэмбо, а их оказывается были сотни.
Я не такой, и если честно, я всегда боялся войны. К таким рассказам я с детства относился с недоверием и, по крайней мере, понимал, что я уж точно не Рэмбо. Но отсиживаться в тёплом месте и строчить патриотичные статусы, я как-то тоже не планировал. Я всегда знал, что война — она на фронте, а всё остальное — малая фронту подмога. Потому и боялся, что понимал — моё место на фронте.
2
Война жила во мне с детства. Фронтовики бабуля с дедулей рассказывали о своих Великих Отечественных приключениях. Всё детство прошло на фоне Карабахской войны, и только потом мы узнали, что очередная папина командировка в Москву прошла на войне в составе ՀԱԲ-овских добровольцев. И привёз он нам в подарок не пистолетики и колбасу, а осколок гранаты и бикфордов шнур. Однажды, недалеко от нашей школы, взорвался оружейный склад Балаовит, усыпав весь район патронами и прочими боеприпасами.
В общем, детство было переполнено войной, но кто же мог подумать, что и война будет полна детством.
3
Детство нахлынуло с первого дня.
Нас привезли в деревню Сарушен. Сарушен? Сарушен… что-то знакомое. Ах, да! Это же та самая деревня, где мы лет пять назад снимали фильм об Армении. “Колорит, аутентичность, гостеприимство” — всё, что запрашивала режиссёр, мы нашли в этой деревне.
Мускулистый дровосек топлесс колол дрова на улице. Женщины пекли хлеб в тонире и угощали прохожих. Не топлесс, конечно, но очень гостеприимно. Гордый председатель с роскошной улыбкой рассказывал о деревне, демонстрируя свои феноменальные знания и прекрасные золотые зубы. Нагруженный ослик цокал стройными ножками по булыжникам извилистой улочки. И даже собака, осознав важность момента, подошла и задумчиво легла прямо перед объективом камеры.
Сейчас здесь всё было по другому. Из указанных персонажей оставалась только собака, которая при каждом свисте миномёта исправно ныряла в бункер, подавая пример неопытным солдатам.
Там в бункере жила ещё одна собака — один из любимчиков командира. Жрал сгущёнку и отсиживал жопу в тёплом месте, тем самым доблестно сражаясь за Родину и демонстрируя исключительную храбрость. Потом даже награду получил, сука.
4
Я, кстати, тоже награду получил. Я сам себя наградил!
Я наградил себя Правом.
Часто в компаниях оживлённо обсуждается героическая служба в армии, или кто-то с выпученными глазами рассказывает то, что рассказал ему друг, который не понаслышке слышал о войне. Теперь у меня есть Право смотреть на этих сосунков и с загадочным и очень умным видом многозначительно молчать. И, когда кто-то из этих сосунков наконец-то услышит моё молчание и попросит рассказать что-то о войне, я с видом офицера прошедшего Вьетнам, Афган и Аварайр, чуть хриплым голосом могу сказать — “Да, неохота о войне. Ничего там хорошего нет”.
А ещё мне в награду достались крепкие друзья. Мне повезло и рядом со мной оказались действительно крепкие парни, которые не зассали даже тогда, когда смерть смотрела нам прямо в глаза. Правда, когда эта старуха с косой смотрела на нас в упор целые сутки, иногда мы всё же ссали — в бутылку, не выходя из окопа. И швырялись потом тёплыми бутылками ей в рожу. Думаю мы ей сразу не понравились и она сама не хотела нас трогать.
Но однажды, после очередной атаки, когда нас бомбили самолёты, сообщили, что на Двадцатой позиции есть потери. Именно там был мой брат. Родной младший брат. Несколько мучительных часов я гнал от себя дурные мысли, запрещал себе даже думать об этом. Когда сообщили имена погибших, внешне я был очень грустным, но внутри я был рад. Брат жив, Даня жив.
Конечно же это аморальное скотство радоваться при вести о погибших, но это суровая и отвратительная правда.
5
Так вот, забросили нас в Сарушен. В деревне, где мы снимали туристический фильм об Армении, теперь была наша база, откуда нас потом распределяли по позициям.
Целый день мы просидели в большой яме. Ничего не делали, просто сидели и постепенно привыкали к симфонии войны. Понемногу начали отличать когда бьет наша артиллерия и когда бьют по нам. Потом мы даже по свисту понимали упадёт снаряд близко или далеко, но это потом.
Когда стемнело, нам приказали ужинать и спать. И вот, вылезаем мы из нашей ямы и идём на базу ужинать. Темно, немного прохладно, цикады сверлят уши, влажность и тишина усилили запахи травы и земли. Командир базы орёт там на кого-то, а может и на тебя. Сам он чего-то недокомандовал, но виноваты же всегда другие, вот он и орёт на других. Делает вид, что все равны и что все ему как дети, но ты ведь помнишь того гада, что втихаря жрал сгущёнку в укрытии.
Эти запахи и звуки, эти чувства и мысли, эта темнота и приятный прохладный ветерок…
Сердце сжалось и ком в горле застрял.
Точно, всё как в детстве. День прошёл бестолково, дядя снова орёт на кого-то, наверное на тебя. Сам накосячил, но виноват же всегда ребёнок. Разговоры о чести и справедливости при том, что в нём самом нет ни того ни другого. И этот приятный прохладный ветерок и цикады.
И так вдруг захотелось домой, в детство, к маме и папе. Попить с ними чай на кухне, на семейном совете рассказать как прошёл день, поиграть в Слова всей семьёй, а позже, в виде исключения, нажарить семечек и посмотреть в поздний час Что-Где-Когда или Музыкальный Ринг.
Но нет. На этот раз детство вернулось именно в виде злого несправедливого дяди. Да блядь! И выключите уже кто-нибудь этих цикад и этот приятный прохладный ветерок!
* * *
Ужин оказался говном, но было приятно пожрать что-то горячее. Да и повар так искренне старался, что не хотелось его расстраивать.
Перед сном решили посрать. В туалете около базы была очередь и мы — я, Само и Гено, решили пойти в туалет чуть подальше, который заприметили ещё днем, когда сидели в яме.
В детстве, в деревне я немного боялся один ночью ходить в туалет, и Давид, мой старший брат, шёл со мной. Пока срёшь, заодно и поболтаешь о том о сём, пол часика. Вот и сейчас мы провожали друг друга в туалет, но сейчас опасностью были не паучки и ойчтоэтотамзазвуки, а вражеские диверсии, дроны и постоянные обстрелы.
6
Ночью нас разбудили. Надо было быстро собираться и ехать на позиции. В темноте мы на ощупь помогали друг другу надеть бронежилеты и каски. Мне помогал наш врач. Интеллигентный, добрый и симпатичный парень. Пока он помогал мне разобраться с броником, я сострил, мол — это мы для тебя броники надеваем, твою дальнейшую работу облегчаем. А он как-то смутился и так, в чувствах, ответил — “Никакой работы, чтобы все вы как сейчас живые и здоровые идёте, так же и вернулись! Давай, удачи!”. И хлопнул меня по плечу.
Наш врач погиб… Он не писал патриотичных статусов в соцсетях и не говорил пафосных тостов. Он выносил раненных из под обстрела, он спасал ребят от боли и смерти, он помогал мне надеть бронежилет.
7
На позициях пришлось расстаться с Само. Мой любимый Само, как же было грустно расставаться с тобой.
Само я знал давно. Ещё лет десять назад из Славянского университета его направили к нам в турфирму на практику. Мы ходили вместе в походы и иногда случайно виделись в городе.
Само. Бывший сэкс-символ Славянского и главный красавчик ЮКЖД. Зачем тебе эта война? Тебе же и так все дают. Тебе надо было подтвердить статус, чтобы потом не сломаться? Ты боялся опрокинуть честь отца офицера? Или ты реально шёл защищать Родину?
Наш отряд был добровольческим. Мы все были добровольцами. Каждый из нас мог бы спокойно отсидеться дома или помогать волонтёрам помогать фронтовикам. По той или иной причине никого из нас не мог призвать военкомат. По большому счёту, нам даже общественное порицание не грозило. Так почему же мы так рвались на фронт? Мы — случайно выжившие в детстве мальчишки, вдруг решили исправить эту историческую несправедливость?
8
Я думаю причины у всех были разные. Кого-то гложило то, что он когда-то откосил от армии. Кто-то понимал, что если он сейчас не пойдет на войну, то завтра у него не встанет в самый ответственный момент. Кто-то растит детей и не сможет завтра смотреть им в глаза, если сегодня останется с ними. Кто-то хочет сменить имидж задрота-интеллигента на имидж брутального боевика. Кого-то жена затрахала и это единственый способ отдохнуть от неё. А кто-то знает, что отсидится в бункере со сгущёнкой, а потом, в нужный момент, залезет в нужную жопу и из мелкого говнючка резко превратится в большого человека. И ещё миллион разных причин, но всё это глубоко у нас внутри. Так глубоко, что мы и сами не можем толком разобраться. И чтобы не утруждать себя тяжёлым психоанализом, мы гордо назвали это Любовь к Родине.
Любовь к Родине? Ну ладно. Но что же это такое — Родина?
Может Родина это люди? Но любил ли я тех людей, якобы за которых сражался? Конечно же, нет.
Может Родина это земля? И сколько квадратных метров или сколько килограммов земли стоят жизни моего брата и моих сыновей? Четыре тысячи молодых парней погибли и сотни попали в плен. И всё это за землю? Неужели за землю? Что же мы тогда не используем ту землю, которая у нас есть? Ведь бо՛льшая часть нашей земли никак не используется.
Может Родина это земля, где над нашим народом не висит экзистенциальная угроза? Да ты сначал выговори это слово, потом о нём рассуждай.
Один из моих знакомых вообще сказал, что для него Родина это герб и флаг. Ну, тут без комментариев.
В общем ни Любовь и ни Родина не имеют чёткого определения, поэтому Любовь к Родине вдвойне неопределённое понятие, которым просто легко прикрываться. Сказал Любовь к Родине, и сразу нимб над головой засветился и крылышки даже немного зачесались.
Кстати, патриотизм с армянского языка дословно переводится как любовь к Родине — Հայրենասիրություն. Вот такими вот патриотами мы собрались и решили любить Родину до последней капли крови.
9
При распределении на позициях, Само отправили хрен знает куда, а меня сопроводили на позицию Бардзунк — Высотка.
Ночь, полная темнота (даже маленький фонарик — наводка для дрона), холодно, под ногами грязь, толи дождик моросит, толи тучи легли прямо на землю. Командир базы зачем-то припёрся и опять орёт на кого-то. Да ещё и Само отправили хрен знает куда. Говно полное.
Но нет! Идеальную картину полного говна испортил Гено. На Высотке мы были вместе. Вместе стояли на посту, вместе встречали рассвет и врагов, вместе ели и спали. Под оболочкой примитивного айтишника оказался живой реальный человек, который так и не дал мне окунуться в атмосферу полного говна.
Мы даже срать с Гено ходили вместе, но срали по очереди. Когда ещё такое будет? Сидишь себе, срёшь, а айтишник кандидат наук стоит рядом с автоматом и следит, чтобы тебе никто не мешал. Идиллия.
А ты сидишь себе и вспоминаешь детство.
Ходили вот так мальчишками срать где-то в поле и соревновались — у кого больше кучек получится, на чью кучку больше мух прилетит, и прилетит ли та самая — зелёная муха. В детстве абсолютным чемпионом во всех категориях был мой старший брат Давид. И как же он это делал?
Сижу, вспоминаю, пытаюсь всё-таки понять почему-же Давид всегда побеждал, и невольно оглядываюсь на кучки Гено, Арто и других. Опа! А ведь жизнь не прошла даром! Я всех их победил по всем категориям, причём с явным отрывом.
Вот так вот, были на войне и радостные моменты, и не только победа в негласном чемпионате.
10
Там, на самой горячей Двадцатой позиции был мой брат, родной младший брат. Может он был одной из тех глубоко скрытых причин, по которой я так рвался доказать свою любовь к Родине? Возможно.
Он был на Двадцатой, я был на Высотке. Из-за непрерывных боёв нам никак не удавалось встретиться, хотя мы оба знали, что мы рядом. Я просил, чтобы меня перевели на Двадцатую, но их командир отказал — “два брата в одном окопе — плохо”.
Сидим мы как-то утром с Гено в окопах, обсуждаем какую-то очередную хрень — то ли о политике, то ли О’Генри, и вдруг меня окликнул наш начкар (начальник караула). Сказал, внизу кто-то ждёт меня. Я вылез из окопа и согнувшись побежал вниз.
Даня!
Мы обнялись и долго не могли оторваться. Это же Даня, который говорил “бито, бито, гаисёк (быстро, быстро горшок)”, это же Даня, с которым в детстве у нас был тайный союз АрЗак — против угнетения детей и тирании взрослых. Я своего сына часто по ошибке называю Даня.
Много раз я представлял эту нашу встречу, предвкушал свою безграничную радость. Но трудно сказать, больше радости было в тот момент или боли. Руки его были исцарапаны, загрубевшие и то ли опухшие, то ли посиневшие от холода. Штаны порваны, и весь он был в пыли. Разъяренная борода всячески намекала, что он уже давно не ребёнок. А выражение лица было таким, словно он бежал от тигра в мультфильме Саакянца. Не напуганным, нет, а с улыбкой, как будто всё нормально и так и должно было быть.
Возможно, мы все так и выглядели, но нахуй всех, это же мой Даня! Суки, что вы с ним сделали?!
Обнявшись, я понял как сильно хотел именно потрогать его. Пощупать руки, плечи, голову. Он был жив. Через два бронежилета я чувствовал его сердце и дыхание. Брат жив.
Мы сели на гнилое бревно под стеной. Я рассказал ему о доме, он мне о войне. Как они ходили в атаку с генералом Чёлкой, как попали в засаду два дня назад и… По рации объявили тревогу. На нас надвигались танки, и надо было срочно занять позиции. Мы рванули в окопы, приготовились к бою, и тут до меня дошло — два брата в одном окопе это очень плохо.
11
Вы когда-нибудь слышали тишину ночи? Мне казалось я и раньше её слышал, но на войне она особая. Такая бархатная тишина с туманом. Ты слышишь как листик срывается с дерева, ты даже слышишь его плавный качающий полёт и мягкое приземление.
— Солдат! Что у тебя за спиной? — прервал начкар мою осеннюю меланхолию.
Я обернулся и замер. В сантиметре от меня возвышался огромный осёл. Он грозно стоял надо мной и из за ушей его мерцали звёзды.
Наверное животным было странно наблюдать за войной. Глядя на нас они недоумевали: “И это они нас называют животными, свиньями и ослами?”.
Домашняя скотина, оставшись без хозяев, как будто перешла в другой, параллельный мир. Они вроде и жили с нами, практически под одной крышей, но в то же время казалось, что они в другой реальности. Всё происходящее их никак не касалось.
Ты сидишь на посту, напряжённо смотришь в даль, а перед тобой спокойно, пощипывая травку, проходит стадо баранов. Ночь, густой туман и нулевая видимость, ты максимально напрягаешь слух, чтобы хоть услышать что-нибудь, и тут осёл как заорёт. Коровам вообще всё было пофиг. Они в день по несколько раз пересекали линию фронта, туда и обратно. Мы даже не знали на чьей они стороне и за кого болеют.
В параллельной реальности жили так же Алё и Валё. Два брата, из местных, которые не удрали, а решили остаться. Они, конечно же, не животные, но вроде как-бы и не совсем люди. Так, что-то среднее, недостающее звено. Добрые и отзывчивые парни, но явно не от мира сего.
Идёт тяжёлый бой, турки превосходящими силами пытаются прорвать оборону. Мы еле высовываем головы из окопов, чтобы видеть куда стрелять. А тем временем, из параллельной галактики потягивает дымок шашлыка. Чуть позже появляются Алё и Валё. Идут в полный рост с большой кастрюлей в руках.
— Տղե՜ք, խրաված ենք ըրալ, եկեք բոլ-բոլ կերեք: Եկեք, եկեք բոլ-բոլ կերեք: (Приглашение к обеду на местном диалекте). Поразительно, но пули их не касались. Кажется война была только в нашей реальности. Блаженные, животные и скоты, они не воевали. Воевали только мы — венец творения Божьего.
12
Утром десятого ноября мы узнали, что война закончилась. Ни радости, ни грусти. Какая-то тупая пустота и зависший в воздухе вопрос — а что дальше? Потом оказалось, что конец войны это ещё не конец, и даже не конец войны. Так что дальше тоже была война, правда уже полегче. Мы с Гено даже находили время спать днём на креслах. Это был особый кайф.
Чуть ниже нашей Высотки был дом. Один момент там был штаб, а потом он стал нашим домом отдыха на креслах.
Деревня была пуста. Из всей деревни оставались только Алё, Валё и ещё пару человек. Население было эвакуировано. Точнее эвакуированы были дети, женщины и старики. Остальные просто сбежали. Но не все — Алё, Валё и ещё пару человек остались. Вот так вот — крутые парни, которые мастерски крутили тасбех, играли в секу, и разъезжали на тонированных белых нивах, на этих же нивах и удрали. А Алё и Валё, не замечая пуль, делали шашлыки, приносили нам яйца, компоты и разные закаты из подвалов пустых домов. И со словами: “Ա ցավտ էլ տանիմ, եկեք: Եկեք բոլ-բոլ կերեք” — спасали честь своей деревни. Теперь никто и никогда не сможет сказать, что все удрали. Не все!
Так или иначе, дома все были бесхозные. Когда мы копали окоп и не хватало лопаток, командир сказал — “Да вон из любого дома возьмите”. Было как-то неудобно без спроса брать чужую лопатку, но по закону военного времени, наверное, она была нашей. Кроме лопатки, по пути, из обстрелянного сельского магазина, я прихватил ещё и рулон туалетной бумаги. Он был мне правда очень нужен, я ведь готовился к чемпионату.
По тому же закону военного времени мы с Гено без угрызения совести могли отдыхать на креслах в бывшем штабе. Это был обычный деревенский жилой дом. Всё как полагается — сервант с праздничными сервизами, недопитыми коньяками, дешёвыми сувенирами и детскими фотографиями между стёкол. В углу цветной телевизор с пультом. На стене большая фотография деда в чёрной рамке и пыльные искусственные цветы. А по бокам журнального столика огромные роскошные кресла.
Ах, что это были за кресла. Коричневая обивка подлокотников была слегка потёртой и потемневшей, продавленные пружины и губки проваливались в неизвестность под тяжестью рыцарей в доспехах, а под поясницей явно напрашивалась мутака. Но после сырого окопа, от одного только вида этих кресел мы впадали в нирвану. Нет, оргазма от прикосновения к креслам не было, нам специально что-то подмешивали в еду, чтобы мы не беспокоились по этому поводу.
Сидим как-то с Гено на наших любимых креслах, отдыхаем с полузакрытыми глазами, вдруг слышим чьи-то шаги. Шаги приближаются и на пороге появляется она — хромая утка. Зашла в комнату, сделала круг почёта своей хромой качающей походкой, перед выходом крякнула на нас матом, насрала и ушла. Мы сидим неподвижно, без эмоций, и только Гено, не выходя из транса, с полузакрытыми глазами лениво крякнул ей в ответ — “Кустурица, блядь!”.
13
Через несколько дней наш добровольческий отряд, наш клуб любителей Родины, был признан международной террористической организацией. Нужно было срочно выезжать из Карабаха, чтобы потом не возникли проблемы с российскими миротворцами. Но как же уезжать, как же оставить позиции удержанные с таким трудом и потерями. Турки же только это и ждут, чтобы без боя сразу прийти и сесть на наших местах. Какой-то грязный турок будет отдыхать на моём любимом кресле?!
Из трёхсот пятидесяти международных террористов остались около ста любителей Родины. Остальные уехали в Ереван. Уехал и вечно орущий командир базы, и тот сучёнок из бункера со своей сгущёнкой.
Нас рассредоточили по опустевшим позициям и обещали прислать пополнение из остатков регулярной армии. Когда пополнение пришло, меня по моей же просьбе перебросили на Двадцатую позицию. Было жаль расставаться с Гено, но я ехал к брату.
Там, на Двадцатой, царила странная атмосфера. После многочисленных ожесточённых боёв и особенно после атаки с генералом Чёлкой, они как бы стали особами приближёнными к императору, и заодно возомнили себя гигантами мысли и отцами русской демократии. Они были уверенны, что мир крутится вокруг своей оси, а ось эта проходит именно по Двадцатой позиции. И поскольку, они удержали эту позицию, значит они выиграли не только войну, но и вообще весь мир. Да, именно выиграли. Война ведь не трагедия, а чемпионат, где все проиграли, а они, блядь, выиграли. Видели бы они, сколько мух прилетало на мои кучки, чемпионы хреновы.
Как же я был рад, когда прибыв на Двадцатую позицию, кроме Даньки увидел там ещё и Само, греющегося у костра в обнимку с кошкой. Оказалось, его перебросили туда несколькими днями раньше.
14
Война понемногу стихала, перестрелок почти больше не было и даже отдельные выстрелы стали редкостью. У нас было много времени для общения. Смартфонов нет, интернета нет, дел ни у кого никаких нет. Вот и общались вдоволь, как в старые добрые “тёмные и холодные” девяностые. Всё как в детстве, не хватало только прокатиться на Орлёнке со звонким бардачком под сиденьем, шлангом вместо камеры и кроличьей шкуркой на раме.
Мы с Даней часами гуляли по аллее от дерева до поворота, часами болтали перед сном, и в караул, который они называли Наблюд, конечно, ходили вместе.
Лежим как-то с Даней, болтаем как всегда перед сном, вдруг к нашей землянке подбегает вечно позитивный Само:
— Э, вылезай, у меня две новости — одна хорошая, другая ещё лучше.
— Давай обе.
— Первая — вот тебе сникерс, вот и для Дани возьми. А вторая — собирайтесь, домой едем.
Если честно, то сникерсу я обрадовался больше. Нам каждый день говорили, что сегодня едем домой, если до вечера не успеем, то завтра утром точно едем. И так каждый день. А сникерс — он такой вкусный.
В этот день мы тоже не уехали домой, но поняли, что уже скоро.
Было странно наблюдать столь разную реакцию ребят на то, что скоро домой. Я, Даня, Само были рады. Мне не терпелось обнять жену, детишек и родителей. Но оказалось, что далеко не все так же сильно спешили домой. А что ему спешить? Здесь он великий международный террорист, чемпион войны Вазгенчик — победивший на своём маленьком участке фронта объединённую турецкую армию. А кто он дома, что ждёт его дома? Кажется то, от чего он бежал на войну, но так и не смог убежать. И любовь к Родине снова заныла в них страшной силой.
15
Нам в очередной раз сообщили, что завтра едем домой. На сей раз мы точно знали, что это правда. Вечером все вместе сидим у костра, делаем шашлык, как вдруг, с вражеской позиции раздался выстрел в нашу сторону. Каждый из нас чётко увидел, как пуля пролетела прямо у него над ухом.
Чёрт, вот же жопа! Я уже одной ногой дома, а тут этот выстрел. Это, что, французский фильм, где в конце обязательно Ален Делон должен умереть? Голливудских режиссёров нет поблизости? Ну, нет так нет. Шашлык оставили, встали на позиции, приготовились к бою. Но тут, из темноты напротив, донёсся пронзительный возглас:
— Эээй, слишишь? Пацан случайна пальнул! Слишишь? Случайна!
— Хорошо! — ответили мы.
— Ааа, харашо, харашо! Добрай ночи!
— Доброй ночи…
* * *
Через неделю я был дома. Привёз сыновьям в подарок осколок гранаты и бикфордов шнур.
Посвящается Анаит